Бывало с вами такое: идешь по городу или по лесу и чуешь – место какое-то нехорошее? У Булгакова в «Мастере и Маргарите» даже квартира нехорошая появилась, на Большой Садовой, 10. Он и описал, как начинают такие места будто притягивать дурные события и тех людей, которые эти события проворачивают.

Вот о таком месте сегодня и пойдет речь. Но в отличие от булгаковской квартиры, оно вполне реальное и даже само его название много лет вызывало неприятный холодок в районе загривка.

Речь пойдет о Лубянке.

Если выйти с Красной площади по старинной улочке Никольская, да пройти ее всю до конца, слушая уличных музыкантов и любуюсь иллюминацией, то выйдешь в аккурат на Лубянскую площадь. Прямо напротив тяжелого монолитного здания, которое даже окрашенное в веселенькие желто-оранжевые цвета выглядит мрачно.

В этом здании с самой революции располагалось НКВД. Потом контора меняла названия, пока не стала КГБ, а потом и ФСБ.

Но не чекисты «испортили» эту площадь, скорее они просто выбрали это место, потому что оно задолго до них, как-то само по себе много веков притягивало насилие, несправедливость и смерть.

Лубянская площадь всего в какой-то сотне метров от Красной площади, которую знает турист любой страны миры. И если Красная – украшение и своеобразная визитная карточка нашей страны, то Лубянка – это темная сторона нашей истории.

Речь не о самой площади, а о здание ФСБ. А еще точнее – здание бывшего КГБ. Попасть внутрь мне, само собой, не удалось. Хотя с 1984 года там был открыт музей КГБ, который пользовался невероятной популярностью у иностранцев, в настоящее время он не работает. Теперь это режимный объект, вход по пропускам, праздношатающимся делать нечего, вход посторонним — только в архив и только по делу. И само собой снимать интерьеры никто не позволит.

Мне, если честно, и снаружи снимать было ссыкотно. Куча камер наблюдения, люди в форме, машины с мигалками… Чтобы как-то обосновать страх и тревогу, которые сами по себе накатили на меня на Малой Лубянке, моя бурная фантазия начала мне рисовать картинку, что кто-то сейчас со спины подойдет и спросит: «А вы чего это тут третесь? С какой целью снимаете? А не шпионка ли часом?!».

Но люди в штатском торопливо выходили из здания и садились в машины (был конец рабочего дня), охрана в форме смотрела в другую сторону, и до нас с фантазией никому не было дела.

И вообще уже очень давно в подвалах Лубянки никого не расстреливают, не пытают и даже тюрьмы там нет.  КГБ переименовали в ФСБ, площадь Дзержинского снова стала Лубянской, а железного Феликса выселили в «Музеон».

Но давайте по порядку.

Сказания о Кучке и Кучковичах

История Лубянской площади начинается еще раньше истории Москвы. В учебниках пишут, что  в 1147 году Юрий Долгорукий основал Москву. В летописях по этому поводу сведения весьма скудные: мол, была деревня недалеко от Москвы-реки, был суздальский боярин Кучко, который ею владел, а владимиро-суздальский князь Юрий его повелел казнить и построить рядом город.

На этот каркас нанизаны две версии:

По одной из них, согласно недошедшей до нас летописи, которой пользовался историк 18 века Василий Татищев — Кучка хотел бежать в Киев со своей женой, которая была любовницей Юрия Долгорукого; но князь настиг их и убил его в Москве. Многие историки, однако, считают это сплетнями.

По другой – князь казнил Кучко за хамство и неповиновение, или даже за попытку отравления. Достоверное не известно, видео тогда не снимали, а записи летописцев… ну не Кучковские же писали историю.

А рассказываю эту историю я потому, что имения боярина Кучки были ровно на месте сегодняшней Лубянской площади. И казнили его там же. И была ли в действиях боярина измена, а в решении князя справедливость – теперь уже никто не скажет. Но по какому-то странному совпадению (?) в здании на Лубянке занимались именно 58 статьей УК – гос. изменой. Да и ФСБ у нас – тоже по части безопасности страны. Но лично я в такие совпадения не верю. И досмотрев до конца, вы тоже скажете, что таких совпадений не бывает.

Но вернемся к Юрию Долгорукому. Сыновей казненного боярина князь велел пристроить в дружину своего сына Андрея, а дочку – писанную красавицу Улиту — выдал за него замуж. Земли же присоединил к новому поселению, которое повелел выстроить на берегу Москвы реки. Город, кстати, поначалу назывался Кучко́во, а район нынешней Лубянской площади – Кучково поле.

Андрей Юрьевич (Боголюбский), как я рассказывала в истории про ГУМ, активно строил новый город, но заложенная отцом под него мина замедленного действия в виде родственничков жены однажды рванула. Бояре Кучковы вступили против князя в заговор и зверски убили его ночью, безоружного в княжеском замке в Боголюбово, близ Суздаля. И это опять про измену…

Сами Кучковичи канули в историю, селение Кучково переименовали в Москву, а Кучково поле примерно на 300 лет пропадает из виду.

И вот 1480 году здесь появляются дворы беженцев из Новгорода. Великий Новгород в то время был независимой и очень богатой республикой. А значит жирным и желанным куском для всех европейских соседей. Дважды их притязания отбивал князь Владимирский и Киевский Александр Невский, но новгородцы особой благодарности ему не высказали, более того – после побед выгоняли его восвояси. Однако, Александр таки их прищучил, угрожая отдать на растерзание татаро-монголам, которые до Новгорода так и не дошли. Новгородцы стали… ну скажем так: прислушиваться к владимирским князьям.

А к 1478 году окончательно ослабли и были присоединены к Московскому царству. Царь Иван III приказал новгородцам селиться на кучковом поле. Именно они назвали этот район Лубянкой, в честь Лубяниц — района Новгорода.

Еще чуть меньше чем через сто лет здесь появилась Китайгородская стена, а в ней – ворота на дорогу во Владимир, которые так и назвали – Владимирские ворота. У этих ворот возник торг, который на долгие века и определил облик Китай-города, как торговой площадки.

Перенесемся еще на 300 лет вперед, в 1880-е годы, когда Москву описывает журналист-репортер Владимир Гиляровский:

«Лубянская площадь заменяла собой и извозчичий двор: между домом Мосолова и фонтаном — биржа извозчичьих карет, между фонтаном и домом Шилова — биржа ломовых, а вдоль всего тротуара от Мясницкой до Большой Лубянки — сплошная вереница легковых извозчиков, толкущихся около лошадей. В те времена не требовалось, чтобы извозчики обязательно сидели на козлах. Лошади стоят с надетыми торбами, разнузданные, и кормятся. На мостовой вдоль линии тротуара — объедки сена и потоки нечистот. Лошади кормятся без призора, стаи голубей и воробьев мечутся под ногами, а извозчики в трактире чай пьют. Извозчик, выйдя из трактира, черпает прямо из бассейна грязным ведром воду и поит лошадь, а вокруг бассейна — вереница водовозов с бочками.

Шум, гам, ругань сливались в общий гул, покрываясь раскатами грома от проезжающих по булыжной мостовой площади экипажей, телег, ломовых полков и водовозных бочек».

Где-то здесь, втиснутая между домами разместилась Консистория. Что это за чудо?

Снова слово Гиляровскому:

«Консистория — слово, теперь непонятное для большинства читателей.

Попал черт в невод и в испуге вскрикивал:

— Не в консистории ли я?!

Была такая поговорка, характеризовавшая это учреждение».

А представляло оно собой местное церковное управление из крупных духовных чинов — совет, и мелких чиновников, которыми верховодил секретарь — главная сила, которая влияла и на совет. Чиновники получали грошовое жалованье и существовали исключительно взятками. Это делалось совершенно открыто. Стоит ли говорить, что поговорка сложилась из-за творящегося там беспредела?

А заведение несправедливого суда здесь тоже, скажете, появилось случайно?

Тогда продолжу цитировать Гиляровского:

«Между зданием консистории и «Мясницкими» номерами был стариннейший трехэтажный дом, где были квартиры чиновников. Это некогда был дом ужасов.

У меня сохранилась запись очевидца о посещении этой трущобы: «Мне пришлось, — пишет автор записи, — быть у одного из чиновников, жившего в этом доме. Квартира была в нижнем этаже старинного трехэтажного дома, в низеньких сводчатых комнатах. Впечатление жуткое, несмотря на вполне приличную семейную обстановку средней руки; даже пара канареек перекликалась в глубокой нише маленького окна. Своды и стены были толщины невероятной. Из потолка и стен в столовой торчали какие-то толстые железные ржавые крючья и огромные железные кольца. Сидя за чаем, я с удивлением оглядывался и на своды и на крючья, и на кольца.

— Что это за странное здание? — спросил я у чиновника.

— Довольно любопытное. Вот, например, мы сидим в той самой комнате, где сто лет назад сидел Степан Иванович Шешковский, начальник тайной экспедиции, и производил здесь пытки арестованных. Вот эти крючья над нами — дыбы, куда подвешивали пытаемых. А вот этот шкафчик, — мой собеседник указал на глубокую нишу, на деревянных новых полочках которой стояли бутылки с наливками и разная посуда, — этот шкафчик не больше не меньше, как каменный мешок. Железная дверь с него снята и заменена деревянной уже нами, и теперь, как видите, в нем мирно стоит домашняя наливка, которую мы сейчас и попробуем. А во времена Шешковского сюда помещали стоймя преступников; видите, только аршин в глубину, полтора в ширину и два с небольшим аршина в вышину. А под нами, да и под архивом, рядом с нами — подвалы с тюрьмами, страшный застенок, где пытали, где и сейчас еще кольца целы, к которым приковывали приведенных преступников. Там пострашнее. Уцелел и еще один каменный мешок с дверью, обитой железом. А подвал теперь завален разным хламом.

В дальнейшей беседе чиновник рассказал следующее:

— Я уже сорок лет живу здесь и застал еще людей, помнивших и Шешковского, и его помощников — Чередина, Агапыча и других, знавших даже самого Ваньку Каина. Помнил лучше других и рассказывал мне ужасы живший здесь в те времена еще подростком сын старшего сторожа того времени, потом наш чиновник. При нем уж пытки были реже. А как только воцарился Павел I, он приказал освободить из этих тюрем тайной экспедиции всех, кто был заключен Екатериной II и ее предшественниками. Когда их выводили на двор, они и на людей не были похожи; кто кричит, кто неистовствует, кто падает замертво…

На дворе с них снимали цепи и развозили кого куда, больше в сумасшедший дом… Потом, уже при Александре I, сломали дыбу, станки пыточные, чистили тюрьмы. Чередин еще распоряжался всем. Он тут и жил, при мне еще. Он рассказывал, как Пугачева при нем пытали, — это еще мой отец помнил… И Салтычиху он видел здесь, в этой самой комнате, где мы теперь сидим… Потом ее отсюда перевезли в Ивановский монастырь, в склеп, где она тридцать лет до самой смерти сидела».

Словом, еще задолго до революции, и даже до Екатерины II это было место мягко скажем неприятное. Чисто случайно, конечно же, здесь расположились казематы тайной экспедиции. И случайно в этом же квартале был и городской дом самой Салтычихи – помещицы Дарьи Салтыковой, замучавшей до смерти почти сотню крепостных

И так же случайно, после пожара 1812 года земли между лубянской площадью и фуркасовским переулком перешли во владение Николая Мосолова — очень богатого тамбовского помещика, академика, коллекционера и гравера. В его имении было несколько зданий, два из которых он сдал под номера земляку-предпринимателю.

«Здесь только наши, тамбовские», — с гордостью говорит один из героев Гиляровского. И знакомит его с жильцами: растленными физически и нравственно лакеями, бывшими холопами и их бывшими хозяевами – обедневшими помещиками; коннозаводчицей тамбовской Языковой, окруженной любимыми собачками и двумя верными барыне дворовыми «девками» — тоже старухами… С отставным кавалерийским полковником, целые дни лежавший на диване с трубкой и рассылавший просительные письма своим старым друзьям, которые время от времени платили за его квартиру». Словом, и про тамбовских волков на Лубянке были в курсе уже очень давно.

Вот на этой благодатной почве страховое общество «Россия» в 1894 году и запланировало совместный с французами проект – шикарнейшую гостиницу, которая должна затмить «Националь» (лучший отель того времени). Но что-то пошло не по плану, партнеры рассорились и вместо гостиницы в 1902 году вырос доходный дом. Первые этажи заняли книжная лавка Наумова, магазин швейных машин Попова и другие торговые лавки, верхние предназначались для съёмных апартаментов. Всего была 51 меблированная квартира, рассчитаная на состоятельных постояльцев, стоимость аренды могла достигать четырёх тысяч рублей в год.

Чуть позже рядом был построен второй – контора грузовой компании «Кавказ и Меркурий».

Строили, конечно же, с размахом — красиво, качественно, на века.

И пришлись они по вкусу Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. А может это пропитанное ужасами, болью и несправедливостью место привлекло внимание основателя ВЧК?
Как бы они ни было, но в 1920 году туда въехал особый отдел московской ЧК. Тогда же отдельно стоящее во дворе здание меблированных комнат «Империал» переоборудовали в тюрьму. Уже в то время площадь стали обходить стороной. Ходил такой анекдот:
«На Лубянской площади встречаются два прохожих. Один спрашивает другого: „Скажите, пожалуйста, где здесь находится Госстрах?“ Тот ему отвечает: „Где Госстрах — не знаю, а Госужас — вот он“, — и кивает в сторону здания ВЧК».

После смерти Дзержинского в 1926 году площадь переименовали, и она стала называться его именем.
Саму ВЧК потом тоже несколько раз переименовывали, пока она в 1934 году не превратилась в НКВД. И вот эти буквы печально известны всему миру.
Вообще зданий чекисты занимали много, но это, на Лубянке было главным и именовалось между собой «Большой дом».
Я не буду сейчас детально углубляться: кто и когда здесь сидел и в кабинетах охраны, и в камерах. Это тема следующего выпуска.
Просто процитирую описание из справочника Жака Росси «Справочник по ГУЛАГу»:
В здании на Большой Лубянке находятся кабинеты следователей, внутренняя тюрьма со 115 камерами, расположенными на 6-ти этажах, и подвалы. Тюрьма рассчитана на 200–500 подследственных. В камерах полы паркетные. В дверях нет форточек, но в каждой — волчок. Это самая фешенебельная тюрьма Советского Союза. Прогулочные дворики на крыше здания; высокий забор заслоняет вид. Это — расстрельная тюрьма. С 30-х годов подвалы спец. оборудованы для расстрелов и пыток».
Хотя официальные лица категорически отрицают существование подобных подвалов, есть целый ряд фактов, говорящих об обратном.
Например, в октябре 1941 года в Москве ввели осадное положение. Комплекс на Лубянке был заминирован и подлежал сносу в случае захвата города. Архивы можно было эвакуировать или даже сжечь, но нет. Что же там прятали кроме бумажек?

Когда опасность миновала, мины извлекли, а в 1944 году приступили к реконструкции, которую поручили известному советскому архитектору Алексею Щусеву. Он предложил прервать улицу Малая Лубянка, чтобы объединить два здания в одно и соорудить второй внутренний двор. Изначально получилось вот такое ассиметричное строение, которое украшало площадь до 1983 года, пока задумку Щусева не довели до ума.

В 1946 году НКВД переименовали в МВД, а особый отдел стал называться КГБ. Примерно в тоже время стало уменьшаться количество камер в здании. После смерти Сталина камер осталось 66, а 1961 году тюрьму ликвидировали. Большинство камер переоборудовали под офисы и столовую.

В 1958 году снесли фонтан и вместо него на площади появился железный Феликс, который простоял напротив здания гос органов вплоть до августовского путча 1991 года, когда железный Феликс был демонтирован и перенесен в парк Музеон, что за зданием нового корпуса Третьяковской галереи.

Еще до этого события и самой площади было возвращено историческое название – Лубянская площадь.

Так уж в нашей стране исторически сложилось, что интересы государства всегда ставились превыше интересов отдельных граждан. И если кто-то с этим не соглашался, разбирались с ними здесь — на Лубянке.

И при Юрии Долгоруком, и при Екатерине-матушке, и при Сталине, и сейчас.

Главное, чтобы государство методы разборок больше не выбирало те же, что раньше.

Вернуться в Москву